На Новый год

"Dance" (CC BY-ND 2.0) by Bex Wade

На Новый год

Изабелла Шиманьская

В конце года принято подводить итоги и строить планы на будущее. Каким был этот год для танца? Каким будет следующий? И, самое главное, как сделать так, чтобы он оказался лучше?

10 лет назад в тексте „В ожидании Малыша”, опубликованном в журнале „Дидаскалия” (Didaskalia), Йоанна Лесьнеровская поставила диагноз польскому танцу. Она тогда написала, что, несмотря на схожесть ситуации в Польше и в соседних странах, у нас пока нет выразительных артистов на международной арене.

Год назад в интервью изданию „Театр” (Teatr) Лесьнеровская обновила данный диагноз. Только на этот раз она была более оптимистичной, а главный ее тезис звучал так: может, пора уже прекратить ждать Малыша - одного успешного человека, которому, как и известному прыгуну, удастся обратить внимание на дисциплину, ранее широко не известную? Возможно, стоит развивать группу танцоров, поддерживать целую школу, ведь кто-нибудь из них наверняка пробьется?

В период между этими двумя интервью Йоанна Лесьнеровская и перформативная программа „Старая пивоварня новый танец” (Stary Borwar Nowy Taniec) продолжали работать, и это принесло свои результаты. Танцевальная жизнь изменилась в общем: появился Институт музыки и танца, танец начал проникать в театры, музеи, бороться за свое место.

Я не претендую на всеохватывающий диагноз всей танцевальной жизни Польши, перечисление ее главных преимуществ и недостатков; я хотела бы от более общего перейти к конкретному и поразмышлять, чего бы я пожелала себе в 2017 году. После долгих раздумий я сформулировала для себя одну мечту. Я хочу, чтобы из моей жизни исчезло „work in progress”.  Я не совру, если напишу, что 1/4 танцевальных событий, которые на слуху, остаются незавершенными, так сказать „в работе”. И это еще полбеды, если так и было задумано с самого начала. Гораздо хуже, если за два дня до запланированной премьеры оказывается, что это на самом деле не премьера, а предпремьерный показ, потому что репетиции длились только неделю (sic!), а „work in progress” в этом случае является формулой, которая своим мировым звучанием должна прикрыть банальную неготовность.  В 1960-х „work in progress” было, как у Питера Брука, способом обойти цензуру, поскольку лорд-камергер должен был утвердить каждый спектакль, за исключением допремьерных репетиций. Тогда можно было сказать больше, выразиться в авангардной форме, словом показать что-то такое, чего бы не пропустила цензура. Это было свежо и революционно, особенно если принять во внимание, что 60-е годы - это все еще время жестких правил.

Но прошло много лет. Сегодня мир трещит по швам. А что происходит на сцене? К сожалению, я не могу отделаться от мысли, что смотря на „work in progress”, я вижу что-то сделанное впопыхах, так как обычно это результат работы нескольких недель, а не месяцев или лет; что это произведение „вместо”, что это заменитель - спектаклеподобный продукт. Создатели постановок могут искать дальше, пробная встреча со зрителем, наверняка, что-то им дает. Но что получает зритель? Подсматривать за работой танцевальной кухни иногда интересно, но только иногда.

Требование готового спектакля может звучать меркантильно, и в некоторой степени так и есть. Взглянем на это с более широкой перспективы: хотим ли мы, чтобы 1/4 театральных спектаклей, музыкальных дисков, фильмов, книжек издавались неоконченными? Хотим ли мы читать текст „work in progress”? И, наконец, как такой сырой спектакль может конкурировать за внимание зрителя с другими видами искусства? И, более того,  почему зритель должен воспринимать спектакль с неподготовленными костюмами, светом или музыкой, как что-то профессиональное? Характер представления определяет вовлеченность в него зрителей. Эксперимент, поиск по своему определению является предложением для узкого круга. Если незавершенные спектакли и дальше будут преобладать на сцене, то мы окажемся замкнутыми в своем узком кругу. Но у этой ситуации есть не только коммерческий, но и формационный аспект. Готовые, законченные, продуманные спектакли представляют что-то, о чем мы потом можем разговаривать, они строят сообщество опыта. Как разговаривать о представлениях, которые под тем же названием каждый вечер показывают что-то другое? Я ценю вариативность перформативного искусства, люблю его непредсказуемость. Но я бы хотела, чтобы „work in progress” стало маргинальным явлением.